Об авторе
НОВЕЛЛЫ МОЕЙ ЖИЗНИ
Шестой класс
(Отрочество. 1940)
МАТЬ И ОТЕЦ
СУЕТА СУЕТ?
ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ
ДРУЖБА
КЛАСС
ЕЩЕ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ
МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
МАМА
И СНОВА МАЛЬЧИКИ, И
СНОВА ДЕВОЧКИ
САМОПОЗНАНИЕ
ОПЯТЬ МАЛЬЧИКИ
ВОЙНА
ЭЛЬГА
ЗАРНИЦЫ ЛЮБВИ
ВОЙНА С ГЕОГРАФИЧКОЙ
НОВЫЕ ЛИЦА, НОВЫЕ
ПРОБЛЕМЫ
НА БОЛЬШОЙ СЦЕНЕ
Б.С.О.П.Ч.Т.
ЗНАКОМСТВО C
ЗАПРЕТНОЙ СТОРОНОЙ ЖИЗНИ
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
ХУЛИГАНСКАЯ ВЫХОДКА
МЫ И 1937 ГОД
ОПЯТЬ ВОЙНА С
ГЕОГРАФИЧКОЙ.
ШКОЛА
ЛЮБОВЬ И ШКОЛА
РАДОСТЬ
УЧЕБА
Б.С.О.П.Ч.Т.
|
УЧЕБА
Пора, наверно, поговорить и об учебе.
Эльга, Лена и я были отличницами. Эльга прямо ставила себе такую
задачу и четко формулировала ее в своем дневнике: доказать самой себе, что она
может закончить учебный год на сплошные «отлично». Родители поддержали ее
стремление обещанием купить, если станет отличницей, велосипед. Эльга велосипед
получит в 7-ом классе, и за несколько дней до начала войны, обучая меня
постигнутому ею искусству езды, свалит меня в канаву, да так, что я вывихну себе
колено. Но велосипед, повторяю, она заслужит.
Как становилась отличницей Лена, я не знаю. У нас троих дома
росли маленькие братишки, мы лет на 10 были старше их, и делать уроки было вовсе
не легко много было на наших плечах хоззабот, а на коленях во время
приготовления домашних уроков почти регулярно сидели братишки. И на Лениных
тоже. Это все, что я знаю об ее учебе.
Я тоже была отличницей. Скорее всего потому, что четверки меня
огорчали и воспринимались как поражение. А побеждать я любила.
И все-таки отметки шестиклассницу серьезно не занимали, это видно
из дневника. Подумать только: ежедневно человек ходил в школу, ежедневно разные
учителя применяли по отношению к ней разные педагогические приемы ставили
отметки поощрительные и наказа тельные, искали индивидуальные мерки, ломали себе
голову над каждой пятеркой или четверкой, а автор дневника на это ноль
внимания. Ноль. Абсолютный. Ни разу в дневнике не порадуется оценке, ни разу,
почти ни разу не огорчится.
Вот только Ленино «плохо» по ботанике ее взбудоражит, да в
ситуации конфликта, возникшего вокруг неё и ее друзей занесет результаты
экзаменов как знак победы над поверженной директрисой. И за Эрьку будет
тревожиться. Его оценки ее беспокоят, все-таки он ее подшефный по математике. И
только. Учеба явно не на первом месте.
Если бы об этом догадывались учителя!
У Эльги в дневнике еще будут появляться сообщения о получаемых
оценках, но ведь у Эльги была цель, и ей надо было подсчитать свои силы, оценить
возможности, установить, что подтянуть, а что ослабить. И получить, наконец,
велосипед.
А девочка, вроде бы, и не училась. Не школьными предметами была
забита ее голова. На уроках она болтала на самые разные темы и даже объяснялась
в любви. После уроков вечно куда-то мчалась то на лыжи, то на приветствие, то
на сбор звена. И все-таки была отличницей, в 6-ом классе, правда, подмоченной,
но до и после опять круглой.
Когда же она училась?
Девочка постоянно занималась с отстающими. И в этих занятиях,
по-моему, и таился секрет ее учебных успехов. Она учила других. Она делает уроки
вместе с Инной Перлявской самой красивой девочкой класса. На протяжении почти
всей школьной жизни к ней домой будет приходить Лена К., навечно прикрепленная к
ней подшефная одноклассница. И Лена К. потом даже поступит в мединститут. Дома у
тринадцатилетней учительницы тесно, и она объясняет химию и алгебру, геометрию и
физику в холле своего дома на втором этаже гостиницы «Люкс», там, где стоит
железная фигура леопарда и прекрасный, резной, с металлической инкрустацией
стол, который они тут же, решая задачи, всегда бездумно колупают.
Но все это за кадром. В дневнике об учебе ни звука. Душу автора
такие дела не трогают. Учеба это быт. Быт, вошедший в плоть и кровь, но не он
определяет ее развитие. Во всяком случае в то время не учеба цель ее жизни.
Самое главное пока она сама и ребята вокруг. Подросток, для которого такая
позиция, наверно, закон. И, наверное, это стоит понять и помнить.
4/VI
Получили дневники. Дисциплина у меня «отлично». У Эрьки тоже. В
году два «хора». Ну, и ладно. Мамка ко мне пристает: «Ты по учебе снизилась!! Ты
не только о школе и о семье думаешь!! Ты думаешь и о других вещах». Я это не
отрицаю, хотя я, собственно говоря, и не знаю о каких таких «других вещах» я
думаю. Но факт. Я думаю не только о школе.
Сегодня хотели всей пятеркой пойти на выставку, но пошел дождь
и мы не пошли. По телефону попрощалась с Эрькой до I сентября. Но я надеюсь, что
он все-таки позвонит.
Итак, скоро начинается лагерь. Интересно, что будет со мной в
лагере, после лагеря? Повзрослею ли?
И тут наступает 9/VI, поездка на дачу, довольно странная
страничка в жизни девчонки.
Б.С.О.П.Ч.Т.
10/VI
Напишу все по порядку.
9/VI поехала к Лене на дачу. Села в поезд. Вдруг вижу Жорку С.
через окно. Вскакиваю со своего места, бегу к нему. Поздоровалась, и решила
опять сесть на свое место, но его уже заняли. Пришлось идти с Жоркой на площадку
электрички. У открытого окна стоял парень. Он довольно красивый, глаза
серовато-голубые, левый глаз косой, тело сильное, широкоплечее, на вид ему лет
16. Он, очевидно, живет в деревне.
Я стала спрашивать Жорку по ботанике (ему сегодня пересдавать
ботанику и алгебру). Он, обязательно, засыпется ничего не знает. Этот парень
улыбался, соглашался со мной, что Жорка ничего не знает и мы очень хорошо
проводили время. И тут я замечаю, что парень все ближе ко мне продвигается и
(боже!) Б.С.О.П.Ч.Т. Я растерялась. Жорка был рядом, еще другие незнакомые люди.
Больше я не буду писать, т.к. надеюсь, что читая это, все вспомню. Кажется,
никогда в жизни не забуду этот день. Благополучно слезла и пошла к Ленке.
Вечером до 12 часов сидела с Ленкой в темном саду и говорили про жизнь. Хороша
жизнь!
Только сегодня поехала домой.
Я потеряла доверие к дневнику и поэтому не напишу все
прочувствованное. Очень хорошо мечтала об Эрьке. Поезд едет. Стою у открытого
окна
Колеса стучат. В душе легко и хорошо
Вот простояла девочка в электричке рядом с совершенно незнакомым
парнем, неожиданно обнявшим ее, и даже не подумала осудить себя.
Он протянул руки, а она взяла да запросто позволила им там
остаться. Сама разрешила себе пережить ощущение сильных, ласковых рук юноши,
разрешила и откровенно насладилась пережитым. И это при всем честном народе в
дневной электричке. При обалдевшем от ужаса Жорке щуплом однокласснике,
которого нервировала предстоящая переэкзаменовка. Позволила себе и не
раскаивалась. Не канючила ах, мол, какая я безнравственная. Ей было хорошо, и
она приняла пережитое без внутренних сложностей. Снесла в сокровищницу души как
случайную и радостную добычу. Правда, поместила происшествие в раздел
Б.О.С.П.Ч.Т., не ошиблась.
А потом, вечером, переварила всю ситуацию во что-то совсем
светлое, соответственно той радости, что охватила ее в те минуты.
Хороша жизнь! Вот что она поняла. Хороша!
И перенесла случайно пережитое на Эрьку ему вернула в мечтах,
вернула впервые испытанную чувственную счастливость. Ему.
Девочка не искала ощущений, то был подарок свыше, и она ему
обрадовалась. Вот и все. Поступила, как вдруг захотелось.
«Очень своенравная», напишут ей в интернатской характеристике,
через два года. И, наверно, то была правда.
Так что и 9/VI первооткрывательница верна себе самой. Все-таки
себе. Она не осудила себя за пережитое, так как сама не отстранила рук. Никто ее
не неволил, не на кого было свалить, и не было поэтому причин каяться. Жизнь
принадлежала ей, с ее ошибками и ее радостями, в которых вольна она сама.
Ух, и страшно, наверное, мамам за своих дочерей! А девочка
уезжает в лагерь.
Дневник 1940-го года завершается сообщением о предстоящем
пребывании в пионерском лагере, о котором затем сделано несколько записей,
связанных с тем, что я председатель отряда и опять, после школьного периода
бузотерства на уроках географии, я теперь снова осуществляю борьбу за
дисциплину. В тринадцать лет.
Прямо рок какой-то надо мной. Все возвращается на круги своя, к
тому, с чего начинался дневник в шестом классе я воспринимаю пионерское
поручение со всей ответственностью, а в результате конфликт с ребятами, по
тому же сценарию, что и в начале учебного года. О чем я написала в изданном
варианте комментариев к своему дневнику. Да когда же я поумнею? Не скоро, к
сожалению.
Только во взрослой жизни я пойму себя официальные руководящие
посты не по мне. Я умею организовывать людей, осуществлять намеченное, но не по
правилам системы, которую мы ныне называем административной и предполагающей
начальственное командование людьми. Такой стиль управления категорически не мой.
А вот в тринадцать лет мне навязывали именно административную роль, и я, дуреха,
пыталась ей соответствовать.
Десятилетия спустя, уже зная себя, а главное свои истинные
потребности, я наотрез откажусь от предложения ректорши Ошского пединститута
занять пост декана исторического факультета. Ночь я, реформатор в душе, продумаю
тысячу планов реорганизации факультета, вдохновлюсь предоставленной возможностью
осуществить свои мечты внедрения человечной педагогики. Но утром, на трезвую
голову осознаю не мое это дело, с высоты официального поста, командовать
людьми, и убеждать вышестоящих в правильности своих намерений и действий, а если
не удастся последнее, то молча подчиняться чьей-то вышестоящей дурости. Инфаркт
будет, вряд ли у меня, но у моего начальства почти наверняка. Компромиссы с
глупостью мне не удаются. А людьми я управляю, организовывая какое-то дело без
всякой административной власти, на добровольном участии в, мной придуманном,
деле. И так мне легко с коллегами и студентами.
А в случае конфликта с начальством у него против меня только одно
оружие уволить. Исключить из партии невозможно я никогда не была ее членом.
Снять с высокой должности тоже невозможно я никогда таковую не занимала. Я
член только профсоюза, а из этой организации, вроде бы, не исключают. «Так что
делай свое дело в привычном русле как редактор стенгазеты, как руководитель
художественной самодеятельности, через спецкурс, который никто в Москве не
разрешил бы читать из-за тех идей, которые я в нем проповедую», сказала я себе
утром, и несказанно удивила ректоршу своим твердым отказом от лестного, по ее
убеждениям, предложения.
Но такую позицию я выстрадала. И какую-то роль в выработке своего
воззрения подсознательно сыграли, наверное, и те шишки, что я набила себе в
детстве, когда пыталась «администрировать» сама. В роли председателя пионерского
отряда.
Итак, лето 1940 ого года. Я в пионерском лагере работников
Коминтерна, в Баковке. И продолжаю вести дневник.
«20 июня 1940 года.
Я уже два дня в лагере. Большинство девчат кисель. Ребята
железные. Они мне очень нравятся. Сильные, мускулистые, умные.
Я председатель. Работы уйма списки, самодеятельность,
дисциплина
Так что писать будет некогда.
Кроме того, я играю в волейбол. Уже делаю успехи мячи не
гроблю.
В этом году в лагерях большая свобода. Нам приходится все делать
самим. Сегодня наш первый отряд чистил линейку, вскапывали клумбы. На вечерней
линейке нас похвалили за хорошую работу. Я работала без передышки. Семь клумб
одна прополола. Володя и Лева копали, а я убирала траву. Травка травку собирает.
Потом работала лопатой и т.д. Вечером помогли второму отряду чистить
волейбольное поле.
Каждый вечер у нас бывает читка газет
.
Сошлась с двумя девочками: Леной Ландор и Лилей Карасик. Лиля мне
нравится больше. На открытую ни с кем.
Наш вожатый Борис называет меня и еще двух девочек на «вы».
«Травка, вы соберите ребят в беседке. Травка, скажите малышам, чтобы они ушли».
Девочек называет девушками. Я с ним тоже на «вы».
Вечером танцевали западные танцы. Я уже делаю успехи. Уже умею
делать повороты».
Как видно из кратких сведений о лагерной жизни, в первые два дня,
все было хорошо. Никаких проблем. Никаких конфликтов.
Но уже через три дня началось
23 июня.
На вечерней линейке я заставила Леву Янина выйти на шаг вперед.
Через несколько минут он опять встал в строй. Я повторила свое требование. Он не
послушался. Тогда Сеня (начальник лагеря) удалил его с линейки. Мне захотелось
плакать. Вчера Маруся (старшая вожатая) сказала мне: «Травка, зачем ты
председательствуешь? Отряд-то как распустила». Я заплакала. Стало обидно. Ребята
не хотят понять, а из-за низ влетает.
Когда я удалила Леву с линейки, кто-то сказал: «Какая ты
жестокая». Я жестокая! Как это странно.
Когда спускалась мыться, встретила Колю Кузьмина и он ядовито
сказал: «Ишь, расфасонилась, Травка! Уж очень ты расфасонилась». А сперва он мне
очень хорошо улыбался.
У умывальника произошел такой разговор, когда подошел Лева Янин:
Т. Лева, завтра напиши заметку в отрядный дневник.
Л. (жестко, холодно, зло) Пусть тебе Самуилович напишет.
Т. Я же тебе поручила написать. Напишешь?
(Нет ответа)
Т. Лева!
(Нет ответа)
Т. Лева!
Л. Ладно.
Я была очень рада. Я очень хочу, чтобы никто на меня не сердился,
чтобы все меня любили. И сама я буду ко всем одинакова, но буду серьезно
подходить к человеку. Если замечу ошибку, скажу о ней прямо в глаза».
Последние строчки, как вывод о конфликте с Левой Яниным, позже
был зачеркнут мной жирным синим карандашом. Как невыполнимый? Как глупый? И кто
это просит меня указывать на недостатки, замеченные мной? Я что, судья другим?
Или меня все время умоляют не скрывать обнаруженные недостатки? Как бы не так!
Не знаю, почему я позже зачеркнула последние строчки, но, они,
конечно, наивные и прямолинейные в смысле понимания мной правил и смысла
общения. А если бы я так и стала бы жить всем все время указывать на их
недостатки? Какой это был бы кошмар! Под флагом честности отношений! Ужас.
24 июня.
Сегодня открытие лагеря. Вечером плясали. Моим партнером был Толя
Авиамоделист. Мировой парень. Он очень хорошо улыбается. Потом танцевали
западные танцы. Я танцевала с Лешей наш физкультурник. Он здорово танцует. Я
тоже научусь.
Когда ложились спать, Лиля мне рассказала такой случай:
Мимо нее проходит скучающий, грустный Коля Кузмин.
Л. Коля, что же ты скучаешь? Все танцуют. А ты где-то скучный
ходишь.
К. Да Травка виновата.
Л. Да пойми ты, она же тебе ничего плохого не сделала. Уж если
сделал, так уж Янину. Но и ему это только на пользу.
К. Да не в этом дело.
Л. А что же?
К. (Совершенно серьезно) Травка мне половину сердца вырвала.
Л. Как это? Я не понимаю.
К. Если ты не понимаешь, то ты совсем глупая.
Ладно. Допустим, влюбился парнишка. А что делает Травка? Тут же
привлекает неравнодушного к ней мальчишку в союзники по борьбе за дисциплину! То
ли смеяться, то ли плакать, право же.
25 июня.
Поговорила с Колей насчет его поведения и поведения других ребят.
Он меня сперва совсем слушать не хотел, но потом разговорились, и когда подошел
Костя Лазарев, спросив «А мне можно?», Коля ответил: «Конечно, тебе полезно
будет».
Коля упрямо говорил мне «Вы». Когда я его попросила говорить мне
«Ты», он в следующем предложении сделал ударение на «Вы».
Коля говорил мне. Что надо иметь подход к ребятам. Я попросила
его научить меня подходу к ребятам. Он сознался. Что сам не знает подход.
Коля, а как, по-вашему, я не должна была выгнать Янина с
линейки? спросила я.
Вы должны были сделать ему сперва замечание, ответил он.
А я ведь сделала замечание.
Тогда Вы правильно поступили.
А Вы думаете, что к ребятам обязательно надо подходить добром?
снова задала я вопрос.
Нет, не обязательно. К кому как. К кому надо добром. А к кому
серьезно.
Вот я, например, включился Костя. Если я поссорюсь с
Борисом, я буду ему говорить «Ты», буду грубить. А если он по-хорошему меня
остановит, я послушаюсь его.
Знаете, Травка, если вы хотите наладить дисциплину среди ребят,
вы должны обратиться к кому-нибудь из ребят, а уж он наладит, посоветовал
Коля.
Вот, можно, я к вам и обращусь. Вы мне с Костей поможете?
Поможем. Значит так: на линейке, в столовой, в спальне будем
себя хорошо вести.
Вот и правильно. Вы, знаете, я сама люблю больше таких ребят.
Как вы, Смирнов, Янин, Костя и др. Только немного больше дисциплины. А Вольф,
Замек, Лернер мне вовсе не так нравятся. Я люблю боевых, веселых ребят.
Это, кажется, на него сильно подействовало. Кончилось тем, что мы
заключили маленькое соцсоревнование с ним по дисциплине в спальне.
В разговоре выяснилось, что он был председателем отряда. Что его
исключили из школы. Он очень умный парень и Костя тоже.
Когда я присоединилась ко всем, Борис мне рассказал: «Когда я
Кузьмина спросил, почему он не на сборе, он ответил: «Я боюсь, там Травка».
Во время нашего разговора мы поговорили также и о звене. Он внес
несколько дельных предложений».
Далась мне эта дисциплина! Других, что ли нет на свете забот у
тринадцатилетней девочки? А нет, хочется наладить, быть победителем над самыми
недисциплинированными ребятами в лагере. И их, именно их, я пытаюсь привлечь на
свою сторону, с их согласия.
Почему-то сейчас мне невольно приходит в голову аналогия с
тюремными правилами, когда надзиратели добивались порядка в сообществе
уголовников, опираясь на криминальные авторитеты, сохранявшие и охранявшие и за
решеткой устои бандитского мира.
Тогда, в пионерском лагере мне такие мысли, конечно, не
приходили. Да и Коля с Костей были не ворами, а простыми московскими, уличными
ребятами, в отличие от интеллигентных книжников, которые в детском коллективе
держались особняком, с чуть презрительной улыбкой реагируя на наши лагерные
«забавы» и «старания», за что и получили мою «нелюбовь».
Для меня, вообще, в течение всей жизни, так и осталось мечтой
«соединить» в одном мужчине те качества, которыми обладали мальчишки из
«простых» семей, и того, что давало другим мальчишкам интеллигентское окружение.
Одни умели работать руками, другие головой, и разрыв, как правило, был
катастрофическим, особенно в московской среде. Мне же самой, уже взрослой,
доставляло удовольствие чинить утюг или розетку, варить дежурный суп или
придумывать новое блюдо, делать ремонт или просто убирать квартиру. И с не
меньшим удовольствием я садилась за письменный стол, чтобы пошевелить мозгами,
вставала за кафедру, ощущая единое дыхание с аудиторией, валяться на диване с
книгой. Мне нравилось уметь разное. И я искала такого же мужчину. Нашла ли? Я
расскажу потом, может быть.
А в 1940 году, в тринадцать лет чаша весов склонилась в одну
сторону, и в лагере я ухитрилась немножко влюбиться в шестнадцатилетнего парня,
работавшего руководителем кружка авиамоделистов. Я, конечно, потащилась в этот
кружок, невзирая на то, что оказалась там единственной девчонкой. Модель
самолета я упрямо сотворила по всем правилам и под чутким руководством моего
кумира Толи Бедевкина. Но рукотворный самолет почему-то не взлетел. Может
быть, в силу пережитого разочарования улетучилась вместе с падающей на землю
авиамоделью и моя влюбленность в юного «учителя». Во всяком случае, я не помню
никаких радостей и никаких переживаний, связанных с Толей-авиамоделистом.
Осталась только фотокарточка, сделанная во время пересменки, на которой Толя, я
и еще двое пареньков режутся то ли в карты, то ли в домино, очень серьезные,
очень увлеченные своим занятием. И осталась фраза, зафиксированная позже в
письме к Эльге, уже во время войны, когда я напоминала ей о неведомой Рите
Ивановой, которой предстояло приехать на вторую смену и которая «обязательно
отобьет у тебя, Травка, Толю Бедевкина». Была ли Рита на второй смене, «отбила»
ли ничего не помню. Но в интернате во время войны она появится и в какой-то
мере действительно окажется невольной соперницей. Жаль, что я не вела в 1940
году дневник лагерный, как делала это в шестом классе. Всего несколько записей
внесла, и на том оборвала историю лагерной жизни. Вот и забыла все про Толю
Бедевкина, умевшего делать модели самолетов, влетавших у мальчишек и не
пожелавшей подняться в воздух у единственной девчонки мальчишечьего кружка.
Обо всех таких делах я родителям, конечно, не писала. Но об этом
и в дневнике следов не осталось, ибо на вышеприведенной записи дневник
обрывается.
Постфактум. Книгу с чистыми листами подарил мне папа «для ведения
дневника и стихов», как он сказал. Но ни папе, ни маме я свои записи не
показывала, а они об этом и не просили. Дневник был тайной, личной тайной и
родители свято блюли неприкосновенность моей «частной жизни». Для меня,
девочки-подростка, такое проявление родительского доверия было, конечно,
подарком судьбы. Однако я сама, тогда в свои дерзкие 12-13 лет, полагала, что
меня взрослые не понимают и понять не могут. И отстранялась, дневником.
ЭПИЛОГ
Обрывается дневник, но продолжается жизнь. Я и сегодня все еще
люблю свой класс, тогдашних шестиклассников, уходящее в небытие мое поколение.
Люблю, по-симоновски, по ночам, сквозь зубы. К моей любви примешано чувство
отчаяния и ужаса.
* * *
На встречу одноклассников в 1990 году не пригласят Рубку Н.
потому, что в газетах промелькнула его фамилия среди врачей-психиаторов,
ставивших свои подписи под диагнозом о сумасшествии нормальным диссидентам.
Одноклассники решили не подавать ему руки. Некоторые призывали к милосердию, но
принципы одержали верх. Я Рубку так и не увидела.
* * *
Зато придет на встречу Святой. Придет с большим опозданием, когда
самые задушевные разговоры уже смолкли. Он сразу деловито нальет себе стакан
водки и выпьет, почти не закусывая. Быстро опьянеет и начнет пялить глаза на
всех уже изрядно постаревших представительниц прекрасного пола.
Володька, перестань глазеть так плотоядно, Святой ведь, скажу
ему я, сидящая от него ближе всего, совсем напротив.
А почему бы и нет? игриво ответит лысый Святой. Я ведь
сразу увидел, еще у входа, что у тебя все еще красивые ноги. А тогда, в школе,
какие у тебя были ножки! И как я был в тебя влюблен! Не знала? Зато теперь
знаешь, и посмотрит зазывно.
Володька, перестань, пожалуйста. Постыдился бы. На нашей первой
встрече каждый из нас объяснялся, а теперь за Травку взялся? Ничего у тебя не
выйдет, как училка ученику скажет Инна Перлявская, ставшая еще красивей.
А вдруг выйдет? пьяно улыбаясь, возразит Святой и станет
глядеть еще влюбленней, с пьяным восторгом.
Он что, пытался догнать упущенное в юности? Спешил? Куда?
Через два месяца он умрет. От сердечного приступа.
* * *
На встрече я увижу и нашего отчаянного бузотера класса, любимца,
прыгнувшего однажды из окна второго этажа на крышу школьного сарая, и
исключенного за это из школы, о чем мы все горько сожалели. Борька С. пришел на
встречу седовласым, седобородым, совсем глухим, но таким же открытым и как в
детстве честным. В 1944 году он, мой кумир, новоиспеченным 18-летним солдатенком
сопровождал в качестве охраны эшелон с выселяемыми в Среднюю Азию чеченцами,
тех, кого я хорошо узнала и полюбила в Средней Азии, живя с ними бок о бок.
Господи ты боже мой, но что он мог сделать тогда, в свои
восемнадцать годков, мечтавший сражаться с фашизмом и обивавший пороги
военкоматов? Остановить эшелон?
* * *
А другой мальчишка, тоже в 1944 году, наконец, одевший
долгожданную солдатскую шинель, расстреливал в Литве литовцев лесных братьев.
Мы были там настоящими оккупантами, горько скажет тот,
бузотер, тоже бывший и там, в той же роли, в Литве.
Ничего подобного, спокойно возразит первый. Они стреляли в
нас, а мы в них. Все очень просто. Не усложняй.
И мы снова поднимем тост за наш класс, за родных нам наших
мальчишек, сидящих рядом. И будем есть винегрет.
Мое поколение
Никто из нас не владел всей своей судьбой. Это я с ужасом ощутила
на этой встрече. Ведь писала я свои воспоминания, помня только мальчиков и
девочек, такими, какими мы были в детстве.
Но сегодня, в наши дни, когда мы перебираем свое прошлое,
придирчиво и беспристрастно, внуки наши, сегодня влюбляющиеся в одноклассниц,
ссорящиеся сегодня со своими учителями, и те из них, что сегодня уже надели
солдатские шинели, разве они владеют уже всей своей судьбой?.. И ни в кого не
стреляют?
Вальтраут ШЕЛИКЕ родилась в 1927 году в Берлине в семье немецких
коммунистов. В 1931 году семья переехала в Москву и осталась здесь в качестве
политэмигрантов. В 1949 году окончила исторический факультет МГУ и по
распределению уехала в Киргизию, где сорок лет преподавала Новую историю в ВУЗах
республики. Кандидат исторических наук, имеет научные статьи и монографии по
истории Ноябрьской революции 1918 года в Германии и по философии (ранние
произведения К.Маркса и Ф.Энгельса), опубликованные в республиканской и
центральной печати. Пишет публицистические статьи, сказки, воспоминания, часть
из которых уже опубликована в республиканских и центральных газетах (в том числе
в «Известиях», «Комсомольской правде», «Нойес Лебен») и журналах (в том числе и
в «Дружбе народов»). В настоящее время редактор отдела литературы газеты «Нойес
Лебен».
© Вальтраут Шелике, 2003 Шестой класс
(Отрочество. 1940)
(Москва 1940) Опубликовано с сокращениями "Феникс". Немецкий
литературно-художественный альманах. Алматы, сентябрь 1993, №3 и декабрь 1993,
№4.
|